Волчья хватка-2 - Страница 68

— Я слышал, это какая-то особая каста…

— Верно! Каста, а знаешь, что отдать придётся? — он покрутил пальцем у виска. — Ты хоть соображаешь?.. За все приходится платить, а за возможность летать — очень дорого! Ты что думал, на верёвках повисел, на Правиле покувыркался и уже овладел Правилом? Тогда бы мы все, как птицы, порхали… Истинным Правилом владеют только те, кто на радун встал.

— Волю отнимут?

— Не спрашивай, не скажу! — почему-то обиделся сирый. — Верь на слово — уходить тебе надо. Калюжному одного намёка хватило, сразу все понял, послал своего бренку и ушёл. Так что разваливай свою хоромину и топай отсюда.

— Зачем же разваливать?

— Ну спали её сам! И чтоб следа не осталось. Все равно не потребуется.

Ражный подтянул к себе калика, встряхнул слегка:

— Или говори все, что знаешь, или… ступай себе, друг сердечный.

Тот вывернулся, одёрнул свою одёжину:

— Не хватайся! Не заслужил такого обращения. Не спалишь избу — сожгут сегодня. Если уже не полыхнула…

— Посоветуешь в мир бежать?

— От чистого сердца помочь тебе хочу, по-отечески. Не упирайся, как отрок, — он придвинулся к уху: — На вече Гайдамак присутствовал. Ослаб его, как опричника, посылал…

Ражный отпрянул:

— Тогда понятно!..

— А ты не торопись судить. Сначала выслушай!

— Говори.

— Мне что же, кричать на весь лес?

— Кто нас ночью услышит?

— Сороки! И растрещат потом! — сирый оттянул воротник его тулупа, заговорил гундосым полушёпотом: — Гайдамак за тебя вступился перед бренками. Кто был на вече, всякий подтвердит.

— Его что, совесть заела?

— Послушай, вотчинник, а тебя учил отец уважать иноков? И блюсти законы старшинства? Гайдамак уже лет двадцать, как самый приближённый опричник!

— Отец учил жить по законам братской справедливости, — отчеканил Ражный. — Уважать достоинство, а не возраст и положение.

— Скажи ещё, тебя осудили не по справедливости!

— Я повиновался суду.

— Вот сейчас и подумай, — калик все больше смелел. — Что бы стало, коли Гайдамак не убедил бы Ослаба волка против выставить? Не буйного Нирву, а зверя дикого? В твою гордую голову приходило, что он уберёг тебя от смерти?

Ражный отчего-то вспомнил вдову-сороку, мужа которой удавил Нирва, и непроизвольно передёрнулся. Сирого это почему-то вдохновило:

— Инок не первый раз за тебя хлопочет, от глупости удержать и спасти пытается. Вместо Ярого Сердца в тебе гордыня завелась, как чирей. Вот за это тебя и поставили в сирое стойло. А теперь и на ветер поставят!

Ражный молчал, а калик расценил это по-своему, заговорил доверительно:

— Гайдамак и сейчас готов выручить тебя, потому и вступился на вече. Три дня это срок, можно все исправить.

Только сейчас Ражный вспомнил предсказания Дарьи.

— Неужели и вотчину вернут? — спросил он. Сирый взглянул испытующе:

— Почему не вернут? Если попросишь инока…

— А взамен я должен взять в жены наречённую невесту, его внучку. Вернее правнучку?

— Это уж долг чести и родительского благословления.

— Заманчиво… И жизнь враз исправится?

— Все уж от твоей воли зависит…

— От моей ли?

— Не на ветер же становиться!

— Есть ещё выбор…

— Какой? В мир ты не уйдёшь никогда…

— А мне теперь и мир сладким покажется! — Ражный поднял рубаху. — Гляди, у меня плащ вместо пояса.

— У нынешнего мира нет будущего, и ты это знаешь лучше многих, — уверенно заявил сирый. — Адоля бродяги не для тебя, вотчинника. Вон даже здесь хоромину себе поставил, столько труда положил, сжечь придётся… И ведь тоже из гордости строил!

— Я вотчинник!

— Был вотчинник!

— С каких это пор гордость стала пороком? Взор калика блеснул с вызовом, но, старый и опытный, он удержался, не захотел выдавать того, что знал, во что посвящён был. Опустил глаза и вместе с ними будто сам опустился, заговорил сбивчиво, с обычной для сирых недосказанностью:

— Гордость, она, конечно… Не такой и порок… Даже хорошо бывает, посмотреть и то весело… Да ведь гордых в строй не поставить. Хоть об колено ломай… А кто будет погоду делать?

— Какую погоду? — Ражный насторожился и тем самым будто окончательно спугнул тайную мысль калика.

— Жить надо, как одна семья! — стал возмущаться тот. — По заповедям преподобного! А не как кому вздумается! Ишь, моду взяли! Каждый себе боярин, каждый — старец духовный. Судить берутся! Рассуждать! А сами того не ведают, на какой грани стоят!.. Избы строят на Вещере! Будто век жить собираются! И думают, спрятались, не видать их! Из космоса все видать!

Сирого буквально переполняло то, что он знал и напрямую сказать не мог; эти знания связывали, путали его мысли, и потому он невольно проговаривал фразы, на первый взгляд, неуместные.

— А кто за нами из космоса-то смотрит? — добродушно спросил Ражный.

— Ты не рассчитывай на долго! — совсем уж невпопад заявил калик. — Не послушаешь, и весь век — три дня! Мой тебе совет: бери свою Оксану и играй с ней Пир! Ты ведь не Вяхирь, чтоб во имя истины жертвовать…

Он чуть только не сболтнул лишнее, поэтому отвернулся и махнул рукой. Ражный посмотрел в его стариковскую спину, обтянутую худоватой курткой из шинельного сукна, снял тулуп и подал сирому:

— Возьми в дар, друг душевный. Я твой давний должник.

Тот взглянул на тулуп, помял густую шерсть воротника, и в сумерках показалось, слеза блеснула в глазах:

— Добрый тулуп… Да только не приму.

— От чистого сердца!

— Себе оставь, пригодится… Изба твоя сгорит. Холодно на ветру стоять…

Крадущейся походкой он направился в сторону Урочища и уже через минуту растворился в утренних морозных сумерках.