Волчья хватка-2 - Страница 54

— Отдайте хотя бы одну деву, которая зачала! — кричал с берега падишах.

— И семени тебе своего не оставим, — сказал ему Матера, — чтоб ты не извратил его хитростью и коварством.

Персиянские девы, привезённые на родину, стали жёнами араксов и дали большое потомство рода Матеры, а от юношей-персов, впоследствии ожененных на дочерях засадников, пошёл род Перцевых.

С тех пор миновало несколько столетий, но оба эти рода почти безошибочно узнавались по глазам.

Пока шли на заимку, взор сирой девы немного потеплел, а когда Ражный содрал шкуру с ног кабана и в первую очередь вырезал ещё тёплые берцовые кости, в кукушке и вовсе проснулось что-то похожее на девичье любопытство. Она уже молча и неотрывно следила за каждым его действием, стараясь ничего не пропустить.

Сила зверя, его мощь и выносливость, как и у всех теплокровных, крылась в костном мозге, однако быстро улетучивалась, или, вернее, как всякая тончайшая материя, погибала вместе с охлаждением и окоченением сырой жилы.

Рогна готовилась на огне, без всякой посуды, всего лишь с помощью кузнечных клещей и только араксами. Все мастерство состояло в ловкости рук: нужно было равномерно прогревать в костре сразу несколько костей, не давая мозгу вскипеть, но одновременно следовало выпарить из него всю воду до сухого остатка — в этом и была нехитрая тайна приготовления пищи араксов — энергетического продукта, внешне напоминающего пластилин, который внутри кости мог храниться несколько месяцев. Поэтому чаще всего рогну использовали как консервы, отправляясь, например, в длительный переход к месту сражения.

Когда Засадный Полк шёл на Куликово поле, в котомках Сергиевых воинов было всего по дветри обожжённых кости, что поначалу вызывало насмешки у несведущих княжеских дружинников, тащивших за собой обозы с продовольствием.

Около двух часов Ражный, словно циркач, подбрасывал и вращал кости в огне, ничего не объясняя сирой деве, но она, глазастая, усмотрела все, даже момент готовности, когда из тонких отверстий нервных ходов прекратился выход пара. Пока рогна остывала, Ражный выстрогал пробки, плотно заткнул эти отверстия и преподнёс деве все четыре кости.

— Это тебе за твоё доброе сердце, — сказал он.

— Костями не отдаришься! — засмеялась она, принимая рогну. — Теперь научи, как её доставать оттуда.

— Это уже совсем просто. — Ражный отщипнул от полена тонкую лучину. — Но скажи… Зачем тебе этот неловленый допинг? Ты же сейчас не занимаешься биатлоном?

— Не занимаюсь, — вдруг грустно проговорила она, и во взоре её снова возникла пристальность волчицы. — Но и куковать в Вещерском лесу мне скучно…

— Тогда зачем? Рогна — сплошные мужские гормоны, а у тебя такое нежное лицо, — он приблизился к ней вплотную и взял за плечи. — И глаза красавицы из рода Матеры…

— Узнал?

— Не сразу, но узнал…

— Теперь уходи, — она высвободилась. — Благодарствую за науку.

— Видно, и впрямь нет теперь сказочных кукушек, — весело вздохнул Ражный. — Нынешние рогной питаются!

Ловчий род Матеры можно было узнать и по низкому, властному голосу:

— Иди своим путём, воин!

Он присел у огня, пошевелил головни:

— Не затем я ходил твоим следом, чтоб потом идти своим путём.

— Не говори мне этих слов! — прервала она. — Не хочу слушать!

— Почему?

Кукушка примолкла на минуту.

— В Сиром Урочище араксов охватывает тоска, — проговорила она жестковато, но уже без прежнего металла в голосе. — И от этого вы воспринимаете мир в иных красках, Вам кажется, он ярче, сочнее, ароматнее. Вы как раненые в госпитале, всякая сестричка нравится.

— Как зовут тебя, дева?

Уйдя из мира на Вещеру, кукушки добровольно жертвовали своим именем, как и все сирые.

Она не захотела назваться, а значит, не думала покидать эти леса.

— Ступай, пока не стемнело, — проговорила дева, опустив взгляд.

— А я отдариться хотел, с лихвой, — Ражный снял и положил к её ногам тулуп и сверху — топор. — Коли ступать велено — пойду.

Затем сел, снял сапоги, переступил босым через огонь и ушёл без оглядки.

А дома его ждал незваный гость — невысокий, с мощной сухой жилой, человек лет за шестьдесят. Полуголый от жары, он по-хозяйски сидел на лежанке и читал толстую книгу в старом кожаном переплёте. То ли из-за этого странного для Вещеры занятия, то ли из-за окладистой седой бороды и свешенных на конец носа очков, этот книгочей был похож на учёного мужа начала прошлого века.

Две свечи, зажжённые перед ним, затрепетали от ворвавшегося холодного ветра.

Даже не взглянув на дверь, он дочитал страницу и лишь после этого спросил, с участливым любопытством рассматривая Ражного:

— Чей такой будешь, отрок?

Столь кротким и одновременно высокомерным обращением он напоминал именитого аракса, но странного, и уж точно не был ни каликом, ни странствующим иноком, забредшим в леса. И на послушника, прошедшего Судную Рощу, не походил: возле двери висела его добротная бобровая шуба, рысья шапка, а волчьи унты сушились у трубы.

Барин какой-то…

Ражный молча затушил одну свечу: недопустимое расточительство жечь сразу две…

— А ты бы прежде сам назвался, — сказал он сдержанно, — коль пришёл в мой дом.

— Так ты и есть Ражный? — гость как-то смущённо свесил ноги и отложил книгу. — Вот ты какой… Ну, здравствуй, брат.

Сквозь мягкую, профессорскую манеру поведения и даже некое сопереживание проглядывала скрытая сила, вьдававшая его принадлежность к Воинству.

— А сказали ты, как инок, в тулупе ходишь, — продолжал он стелить мягко, пряча в бороде надменную усмешку. — Сказали, степенный, миролюбивый…. Тебя что, раздели и разули, брат?